Ведьма из Карачева - Галина Сафонова-Пирус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сбилися мы в кучу на этом полушубке, плачем, причитаем:
– Господи, помилуй нас и сохрани! Господи, помилуй…
Очень страшно было. Но потом гряды эти стали удаляться, удаляться и опять стало темно, тихо. Привели нас в хату, стали укладываться и вдруг опять слышим:
– Караул! Горим!
Выбежали, а в конце улицы пожар! Да еще такой ветер поднялся, что снопы огненные прямо через несколько домов кидало. А крыши-то у всех соломенные!
Бросилися мы выносить из дому всё, кто что мог… Но пожар до нашей хаты не дошел, домов за десять от нас остановился и потом говорили, что приключился он от кометы, отскочил, мол, от неё кусок, да и попал на крышу соломенную.
А она, солома эта, и в жару без огня загорается, как порох. Кривушины как раз перед этим погорели, сразу огонь хату охватил, еле-еле сами успели выскочить, а скотина вся сгорела.
Ну да, бе-едствие в деревнях пожары были! Сейчас-то загорится одна, две хаты, да и всё, а тогда… Если десять, так это мало. Один год четыре раза наши Рясники горели! И вот ка-ак нашарахають пожары эти, так потом всё лето люди и спять одетые, а вешшы в подвал повынесуть. Ну а если большой пожар приключится, так и в подвале всё повыгорить. Потом и начнуть помаленьку обживаться…
Помогать, говоришь?
Да кто ж им помогал-то? Всё сами. Побираться чтолича пойдешь? Да и легкое ли это дело… побираться? Ну-ка, обхлопай ногами одну деревню, другую, третью?.. Останется лошаденка, вот и начнуть, как муравьи соображать. А я?.. Как же я-то три раза в своей жизни строилася? И ведь никто гроша ломаного не дал, всё своими шшапоточками только. Так-то, моя милая, лихо подкрадётся, так хочешь – пей, ешь вкусно, хочешь – наряжайся, а хочешь – стройся.
Был этот пожар, о котором рассказала, посреди недели, а в воскресенье пошли мы на погост к папашке. Пришли, а мамка как пала на могилку, как начала плакать!.. Ни-икак не могли унять. И тут подошла к ней женщина одна незнакомая и говорить:
– Что ж ты так убиваешься, разве он услышить? Всё это прах теперь, земля одна… Послушай лучше, что я тебе расскажу. – И начала: – Сама я тоже вдова, и вот как же убивалася по мужу своему, как плакала, когда помер! Ночь придёть, все спать уляжутся, а я – плакать. И вот однажды приходить он: «Чего ты плачешь? – спрашиваить. – Видишь, я пришел». Обрадовалася, стала с ним разговаривать. Наговорилися за ночь обо всем! Вот и повадился с тех пор каждую ночь… Ну, а потом и сомневаться стала: да он ли это ходить? Он же помер! Не бываить такого, чтоб человек ожил. Пошла в церковь, рассказала всё батюшке, а он и говорить: надо, мол, водосвятие в хате сделать, а на могилке панихиду отслужить. Так я и сделала. Подошла ночь. Вотон!.. Опять пришел. Говорю ему: «Уходи. Ты мне больше не нужен!» А он как начал меня бить!.. И так с месяц, должно, было: я гоню его, а он – бить. Вся в синяках ходила! Но потом научили меня люди нающие что делать: как настанить, мол, полночь, должна я сесть на порог, насыпать конопли в подол, взять гребень и-и ну волосы чесать! А когда он придёть и спросить, что, мол, ты делаешь, ответить: вот, чешу волосы, а вшей ем. А сама – коноплю в рот и хрустать ею. Ну, я так и сделала. Подошла полночь. Села я на порог, чешу волосы, коноплею хрустаю… Вотон! Подходить, спрашиваить. Я и отвечаю, как меня научили. Постоял он, постоял, посмотрел-посмотрел, а потом ка-ак дасть мне по спине да как плюнить! И пошел прочь. Глянула вослед, а у него вместо ступней – копыта! Нечистая сила, значить, приходила ко мне всё это время, а не муж. Но с тех пор и не приходил больше.
Выслушала всё это мамка, встала, и пошли мы домой. А вечером говорить мне:
– Маня, ты нонча спать со мной будешь.
Легли… Вдруг ночью будить меня:
– Вставай!
Проснулася я, а она сидить на постели испуганная такая! И молится, молится, да суёть мне в руки икону и шепчить:
– Молися! Скорей молися, доченька!
Стала и я молиться, причитать… И до-олго мы потом с ней никак не могли уснуть, всё-ё она по сторонам озиралася и крестилася. Да и на другой день ходила какая-то вялая, скучная, а когда стали укладываться, говорить нам:
– Дети, ложитесь-ка со мной.
Легли мы… а ночью и слышим:
– Скорей, скорей вставайте!
Глядим, а она опять крестится и кричить:
– Уходи, уходи!
Господи, как мы перепугалися! Закричали, заплакали. Проснулся и дедушка, подошел к ней, стал уговаривать… Ну, успокоилася она, наконец, заснули мы.
И прошло после этого много месяцев, как рассказала она нам, что в те ночи страшные приходил к ней отец. Подойдёть вдруг к постели и скажить: «Не плачь. Я пришел». Вот тогда-то и будила нас.
Глава 7. Снег под босыми ногами
Прошло с полгода, как осталися мы без папашки. Наше хозяйство разваливалося. Одну лошадь мать продала еще на похороны и другую тут же, вскорости. А лошадь эта горячая была, норовистая, бывало, поведёть её отец к колодцу поить, так кре-епко за узду держить, а то если вырвется, лови тогда! Вот дедушка и не мог с ней ладить, а мать и подавно. Осталася последняя… Как-то поехал дед пасти ее позади нашего огорода, пас, пас, да и заснул. Старенький же был… Ну, лошадь эта возьми да забреди на барский луг, а там караульшык как раз был, и такой свирепый, паразит! Наскочил на дедушку и избил его. Приехал тот домой, да и захаркал кровью. А тут же и по сыну всё скорбел! Вот и зачах, и помер вскорости. А через несколько месяцев помер наш маленький братик, осталася вдова с тремя детьми. И пришлося мамке продать последнюю лошадь.
Ну, пока запасцы были, жили мы неплохо, а вот когда закончилися, то пошла мамка работать на пенькотрепальную фабрику. Бывало, уйдёть утром, а мы одни на цельный день останемся, да выскочим с Динкой так-то на улицу и кажется: сейчас вернёмся, только к подруге сбегаем, а та куда-нибудь и позовёть. И подались по заречью, в рошшу. Как завихримся!.. Где-нибудь и вспомним: а Коля-то, братец наш… как один дома? Он же совсем ишшо маленький был. Да как пустимся домой! Прибягим, а он или заснул, или сидить на дороге в песке играить, или вовси куда уплёлся. Хата наша и стоить раскрытая. А сколько нишшых пройдёть за день? Зайдуть, нябось, увидють, что никого нетути, да и сташшуть что-нибудь. Мамка другой раз как схватится: и того нетути, и того. Ругать начнёть:
– Дети, надо ж закрывать хату! Не оставляйте дверь настеж!
Плачем, обешшаем, а уйдёть на фабрику, мы и опять…
Раз так-то испекла утром хлеб и ушла. А у нас свинья еще оставалася… Набегалися мы, прибежали домой, даем этой свинье травы, а она и в рот ее не бярёть, ляжить себе да только похрюкиваить. Мы – молочка ей, а она и молока не хочить, так… мырзнула чуть. Сидим над ней, убиваемся. Глядим: мамка идёть.
– Мам, свинья-то наша заболела!
– Ох, да что ж такое? – она-то.
Подходить, толкаить ее… Да нет, не похоже, свинья как заболеить, так сразу вся розовая сделается, а эта подняла морду, поохала-поохала, да и всё. Входим со двора в дом, глядь, а наши коврижки хлеба под лавкой валяются, и мякиш-то из них повыеден, а корки чемоданами и ляжать. А-а, так вот она чего!.. В хату, значить, забралась, нажралася хлеба и спить себе.
Да что свинья, соседи тоже помогали разоряться, не у всех же совесть была.
Оставалася у нас еще сбруя лошадиная, мамка и спрятала ее на потолке, а раз прибегаем мы с улицы и слышим: кто-то по потолку ходить! Что делать? И сообразили, взяли да убрали лестницу. Смотрим, с потолка голова свисаить:
– Девки, поставьте лестницу назад.
– А что ты там, дядя, делаешь?
– Да я тут… кое-что выбирал.
– Положи, дядя, на место, а то мамка нас побьёть.
– Да я немного, я чуть-чуть…
А мы – своё, да и лестницу не ставим. Ну, он то просил нас, то умолял нас, а потом и матом ругать начал. И продержали мы его там, пока мамка не пришла.
– Бесстыжие твои глаза! – начала его совестить. – На сиротское позарился!
Ну, поругала его, поругала, с тем-то он и ушел, не удалось ему, значить… А другие половчее были, вот и расташшыли всё, что оставалося, и даже подушки поразволокли, одну мамка как-то у соседки обнаружила, а та:
– Да я на огороде её нашла.
А, может, и на огороде, может, и мы туда её заташшыли.
Так-то и докатилися до того, что и прикрыться нечем стало, и обуться не во что. Как помер отец, так и не помню, что б у меня обувка какая была, опорки мамкины старые есть, ну и ладно… или чуни одни на всех, надвинешь их, да и выскочишь на улицу… а то и вовси босиком. Напротив нас соседи жили, семеро детей у них было, и вот зимой как соскочишь с печки да как лупанёшь к ним через дорогу босиком!.. и сразу – на печку. А она у них бо-ольшая была! Разогреешься, наиграешься там и-и домой. Бяжишь, а снег под ногами!.. Когда обутый то идешь, ведь не так он хрустить, а вот под босыми… во, когда неприятно! Как-то по-другому хрустить и колить.
Да были, были тогда лапти, в каждом дворе пляли. Трыковка, Верховка, Мокрое – это все лапотниками звалися, ну и Рясники… Были и у меня лапоточки, сплёл их мне как-то дед и крепко ж мне понравилися! Но раз десять, нябось, упала, пока не научилася в них ходить. Они ж ши-ирокими показалися, цепляются друг за дружку и всё. Для морозной зимы лапти крепко хороши были! Легкие, удобные. Бывало, если в лес мужик едить, так валенки, чтолича, обувать будить? Не-е, лапти обязательно. Пенькой их подплятёть, онучи23 одни, другие накрутить и по-ошел… А уж как оттепели начнутся, так в них плохо было, ноги-то все-егда мокрые, вода-то по онучам, как по фитилям поднималася.
